Интервью военного психолога Козинчука: специалистов много, но системы нет

Период военных действий в Украине привел к социальным разделениям, влияя на жизнь граждан. В стране существуют те, кто воюет, и те, кто находится в тылу. Те, кто покинул родину или остается под угрозой ракетных обстрелов. Кроме того, общество разделилось на тех, кто продолжает обычную жизнь, и тех, кто осуждает подобное поведение. Однако важно понимать, что все мы живем в условиях войны.

Читайте нас в Telegram: только самые актуальные и самые проверенные новости

В свете этих сложных обстоятельств военный психолог из группы инженерного обеспечения 67-й отдельной мотострелковой бригады Андрей Козинчук в интервью РБК-Украина поделился советами по взаимопониманию, общению с военными и преодолению стрессов в сложный период нашей истории.

– В чем заключается работа военного психолога на войне?

– Работа военного психолога делится на три этапа: до, во время и после боя. "До" – это подготовка, скрининг, что делают парни, какие они, откуда, какое у них моральное состояние. Учим их, что такое стресс, последствия, чтобы они не боялись своих реакций. Чтобы понять, с кем имеем дело, проводим анкетирование, смотрим, как дружат и реагируют друг на друга, потому что им потом нужно будет вместе идти в психотравмирующее событие.

Психолог, как правило, не штурмует посадки. "Во время" работаем с выбывшими – то есть, у кого страх, оцепенение, то есть острая реакция или полностью отсутствует реакция. Смотрим, как реагируют люди на потерю, на ранения.

Потом следует восстановление, когда уже все закончилось, нас куда-то вывели. Мы проводим групповой анализ проведенных действий. Его всегда проводят, но он может быть немного эмоционален. Там спрашивают, что видел, что чувствовал и что делал. Таким образом, боец учит свой мозг анализировать неэмоционально.

Также есть восстановление. По сути, просто отдых. И можно много мыться, много спать, но все равно ты ходишь с оружием, в наряды, дежуришь, охраняешь, остаешься военным. Часть уходят в отпуск, часть возвращаются.

Подготовка может быть от двух недель до двух месяцев, есть такие бригады, что и до полугода, бой – где-то от 8 месяцев до года, и восстановление потом примерно месяц. Но уже знаю две такие бригады, которые с утра вывели и ночью снова бой, потому что фронт "порвался".

– Вы недавно выписались из госпиталя в Киеве. Насколько большой контраст относительно мирного города с прифронтовыми зонами? Что поражает тех, кто приезжает на лечение или отпуск?

– Официальный мой статус – "отпуск по лечению", лечился четыре месяца. Относительно контраста, я не репрезентативная публика, потому что знал куда шел: мне нужно, чтобы были парни в белых кедах с красивыми татуировками, женщины в разноцветных колготках, вкусные рестораны и машины, которые не ездят по бездорожью. Я соскучился по этому всему, я в пробках постоял – класс!

Парням немного сложно. К примеру, недавно было обсуждение по поводу Гринкевича и Сони Морозюк. Я спрашиваю у ребят: "Как вы, следите?", а они: "Кто это, что это?". У них есть интернет, они все сидят в ток-токах – и это вообще мимо прошло. То есть у них совершенно другая риторика стоит.

И есть такие ожидания, что герой войны вернулся и тут тыл работает на фронт. Это, кстати, правда, но как это должно выглядеть: все в форме шагают что ли? Все бедные, с дырявыми пакетиками АТБ? И им чего-то не хватает.

Мы проводим работу до отпуска. Говорю: "Скажите свои ожидания". "Я поеду – там все будет видно". Говорю: "Планируем первый день, второй. Моделируем ситуацию: ты приходишь к родственникам, сидит стол такой и тебе идут вопросы: "Что не получилось с контрнаступлением?", "А это правда, что ты сто тысяч зарабатываешь?", "А чего ты маме ничего не пересылаешь, я с ней говорила?", "А у тебя член еще не отбили, ты был контужен?", "Ты будто поправился – не так уж там и плохо".

Спрашиваю: "Ну что, как реакции, сынок?" "Я им морду всем поразбиваю". Говорю: "Уголовная статья, все, ты сто лет тюрьмы получаешь". "Или ты идешь в кафе с красивой женщиной и там видишь красивых мужчин в белых кедах с красивыми татуировками, которые за столиком обсуждают, как надо воевать по-настоящему, а ты пьяный". Мы стараемся моделировать, и все сводится к тому, что "я им сейчас морды понабиваю". Тогда ты не герой войны, ты пришел героем, а пойдешь в тюрьму. Поэтому их триггерит меньше, чем должно было бы.

Есть такая модная тема – военный адвокат. Они разобрались в военном законодательстве и решают вопрос, как кому уволиться. Я видел может четыре таких бойца, которые пытались уволиться, пока были на лечении: оформить какой-то пакет документов, что у него мама нуждается в уходе, например, или из-за его здоровья.

Хотя кто его знает. Может, действительно плохо со здоровьем. Вот мы набирали "детей" новых и сравнили с прошлым годом. Мотивация тогда – 85% добровольно пошли в военкомат, им выписали мобилизацию. Сейчас – ноль, все, кому вручили повестку. И состояние здоровья вообще – сердечники, сосудочники, спины больные. А ведь это на качестве войны отражается. Вопрос не в том, что мы все Рембы и посадки штурмуем, даже выносливость какая-то должна быть, кому-то в наряд, кому-то надо лазить под технику при минусовой или нулевой температуре.

Но эти попытки уволиться меня поразили, потому что в моем подразделении такого нет. Я в "пузыре" живу. Я воевал в 14-м году и с тех пор у меня появилась тусовка таких пацанов. Я не могу сказать, что мы повсюду в вышиванках ходим и Ивана Франко на память цитируем, но у нас не было вопросов "пойдем-не пойдем", когда будет полномасшбная – они все пошли. И сейчас мы ноем постоянно: "Ой, хочу перевестись в другое подразделение", но никто не ноет, что надо это все бросить, ехать на Тенерифе, находить себе мулатку, называть ее Оксана и жить прекрасную жизнь.

Поэтому мне это так. Я их не виню, мне грустно – они ведь не от хорошей жизни хотят это сделать, были какие-то проблемы, где-то дискомуникация с командиром, где-то жена в Польше нашла Франческо, и ему грустно, или "нерожденный воевать" попал на войну.

– Недавно обсуждали изменения в закон о мобилизации и часть мужчин начали паниковать. Как это воспринимается теми, кто воюет?

– Это не обсуждается. Меня выписали и я поехал в отпуск к своим – в курилке посидеть, послушать, о чем люди говорят. Им вообщем все равно. Правда, некоторые из военных думают, что наберут сейчас полмиллиона человек, крепких казаков, и они нас всех заменят. Говорю нет, они нас дополнят. Дембеля не будет, просто будет ротация. Но их набрать нужно – это полгода. А потом полгода подготовить. Привет, 2025 год – выжить еще как-то надо. Парни больше переживают, что мы меньше стали стрелять артиллерийским огнем.

Не нравится сама постановка вопросов в обсуждениях кандидатов на военную службу: "нет оружия", "мясные бригады" (это те, куда отправляют "пушечным мясом"), "отправят без броника" – с копьем, наверное, "я слышал, что отправляют без подготовки". Мы, получается, "вегетарианская" бригада, потому что у нас все хорошо, хотя потери тоже есть. Ну бесит просто. Все злятся не на врага, а на ЦТК, потому что забирают в армию.

Я провел стрим о мобилизации. То, что мне в комментариях написали – "Пусть воюют профессионалы", "Это задача Вооруженных сил" – меня вообще убило. А Вооруженные силы из кого состоят? Нас всю жизнь готовили что ли?

Есть ряд вопросов к государству – можно установить срок службы, потому что нужна какая-то конкретика. Нам тоже хочется узнать сколько еще, когда я смогу одеть красные кроссовки. Плюс гражданские тоже не понимают, что их ждет после призыва. Такое впечатление, что в военкомате стоит портал в посадку: призывника там одевают в "пиксель", дают "мосинку" (винтовку, – ред.), а у его товарища три патрона, и он в посадку на Донбасс идет. А что после того: я пойду в моряки, в ПВОшники, буду летать на F-16, потому что я на фейсбуке читал, что их скоро привезут, буду на Абрамсе ездить или я буду в пехоте? И было бы хорошо объяснить, какие критерии отбора, кого куда берут. Они этого не знают, коммуникация мне ужасно не нравится.

– В обществе нарастает непонимание между теми, кто воюет и кто нет. Как преодолеть это разделение?

– Во-первых, это нормально. Когда у нас было объединенное общество? 24 февраля 2022 года и недели две мы держались вместе. Месяц войны мы были очень классные, объединенные.

Как только Вооруженные силы локализовали противника в одном месте, у нас сразу стала "зона опасности" и "безопасная зона". Объясню почему: здесь, где зона опасности, зона выживания – человек мыслит больше лимбической системой, нужно выжить и он эмоционально, инстинктивно делает какие-то крутые штуки. Здесь, где безопасная зона, нужно ходить на работу, платить налоги, одеваться, чтобы нравиться, хотя бы себе. У военного нет такого: "Сегодня понедельник, что я надену?". Он из спальника вылезает, носки одевает и побежал.

Это две разные категории по работе головного мозга. Это не плохо и не хорошо, это сепарированность. Как их объединить сейчас? Надо оккупантам сказать: "Давай в Ужгород и обратно, только никого не убивайте". Я не хочу такого варианта. Пока это объяснение, почему так. Это два разных общества. Не может человек, который постоянно в грязи, каждую секунду знает, что может быть прилет, жить с таким же раскладом, что "у меня флет-вайт пересоленный и капучино спутали с тыквенным лате".

– Есть ли шансы, что после войны эти две части общества найдут общий язык?

– Конечно. Во всех вооруженных конфликтах по возвращении из войны идет период: эйфория, разочарование, агрессия, депрессия, принятие. На эйфории никто не останавливается. Может, кто-то на разочаровании остановится и всю дорогу "зрада", кто-то на агрессии – штурмовать магазины с выпивкой. Если задача отпуска восстановить силы, а не расслабиться, после войны надо имплементироваться в социум.

Потому что есть идея, что социум должен нас понять. Нет. Вот социум, а вот военные – наша задача посредине встретиться. Пожать руки и сказать, мы любим друг друга, давайте жить вместе. Но это долгий процесс – и там разные будут люди, всплеск суицидов, разочарований, кто-то пойдет в веру, кто-то наоборот атеистом станет, семьи будут рушиться и наоборот воссоединяться. Мне бы очень хотелось, чтобы в государстве была политика и система того, что нам делать дальше. У нас очень много классных специалистов – психологов, психиатров, социологов, священников – а системы нет.

– Государство должно такую систему создать?

– Не обязательно. Мне нравится система в Дании – там многие воевали в Ираке. Когда они вернулись, государство признало, что не справляется. Тогда присоединились общественные организации, государство частично их финансирует, контролирует, помогает, способствует.

Американцы посчитали, что инвестиции в ментальное здоровье ветеранов окупаются чуть ли не в 10 раз. Если у ветерана нормальное ментальное здоровье, он идет на работу. Задача американцев – сделать так, чтобы он ходил на работу и тратил заработанные деньги. И они сказали: а давайте любить ветерана, снимать фильмы.

– Наши военные ждут какой-то особой реакции, когда возвращаются?

– Да – и не признаются. Как реагировать? А никак. Здесь больше чего не должно быть. Бывает, что военный идет не с рюкзаком, а с какой-нибудь маленькой сумочкой. Он заходит на заправку – и все гражданские мужчины исчезают, потому что на военкома похож. Некоторые люди опасаются, никто не говорит об этом, но военные чувствуют это. Люди после психотравмирующих событий обладают очень высокой чувствительностью зеркальных нейронов и чувствуют страх, ложь, потому что это путь к выживанию. И вот этого не хотелось бы видеть – что нас боятся или пренебрежительно относятся к нашему выбору, это очень сильно задевает.

Потому что у каждого были свои причины. Большинство скажет, что нужно защищать страну. А на самом деле кто-то "свалил" от жены, у кого-то с бизнесом плохо, кто-то хотел что-то доказать себе, кто-то хотел заработать денег – потому что ничего себе – 28 500. Где такие деньги платят в селе Вербляны Львовской области?

Это тяжелое решение. Мне кто-то объяснял, что лучше утонуть в Тисе, чем терпеть издевательства в Вооруженных силах. Я спрашиваю: "Ты был в Вооруженных силах?". "Нет, я слышал". Я глубоко убежден, что в большинстве случаев люди шли из-за себя, хотя говорят: я пошел сына защитить, дочь, но это было глубоко из-за себя.

– Все ли боятся, когда получают повестку? Потому что никто к такому с детства не готовился. Готовят ли психологически в учебных центрах?

– Нет, но я объясню, почему. Все получают стресс – потому что ничего не знают, боятся неизвестности. И этот образ в голове очень страшный. Самое страшное, что у меня было на войне – это путь на войну, потому что непонятно было ничего. Там тебе конкретно холодно, голодно, на тебя матерятся, говорят неприятными словами. Там не страх, а дискомфорт.

В учебном центре готовят к войне "косвенно", потому что там так "задалбывают", все расписано, подъем, бег, наряды, форма натерла, что есть одна мечта –посидеть на табуретке. Телефоны сдавать нужно, нет времени бояться посадки.

Приходит к нам немотивированный боец. Мы проводим первый разговор, как дела, откуда. Узнаем о нем какие-то базовые вещи и при этом его мотивацию. Спрашиваем, почему не пошел в 2014 году или 24 февраля. И показываем: это укрытие, сюда бежим, когда стреляют, там – туалет, там – душ, там – повар с кухней, а это твой командир. И неделю бойца никто не трогает. Он ходит на какие-то мероприятия, может смотреть. В процессе он может "прибиться" к какой-то социальной группе или специальности. Через неделю снова общаемся. Нам не нужно, чтобы он был суперштурмовиком, нам нужно, чтобы он определился, какие его навыки нам подойдут. Потому что армия – это не только стрелять.

– Существует мнение, что украинцы – исторически воины, поэтому на войне это раскрывается.

– Генетическая память – это "карта памяти" из предыдущих поколений. Этот ген активизируется тогда, когда он необходим. Человек, заходя в состояние жесткого дистресса, получая новые навыки, находит это у себя. Сейчас в армии все – интеллигенция, интеллектуалы, рабочий класс, духовенство. Это не всех история, но относительно многих. Как психолог, я это связываю не исторически с казаками, а биологически. По генетическому коду есть такая штука, что мы потомки казаков, варягов. Особенно у тех, кто сходил на войну, есть две стадии: на войне "как я хочу домой" и дома "скорее бы уже на войну", третьего не дано.

На войне человек получает самые яркие эмоции в мире – не путать с лучшими. То есть радость, злость, тоска, отвращение – самого высокого уровня. Ты никогда себя так живым человеком не чувствовал, как там. И это было неприятно, но ты чувствовал что-то. Никто так не чувствует жизнь, как тот, кто ощущает дыхание "костлявой".

Прошедшие войну потом признаются в любви бывшим одноклассницам, потому что когда-то не смогли, покупают вещи, которые не могли себе позволить, разводятся или говорят своему ребенку, что гордятся им, принимают решение. Это проходит. Как только ты приходишь в безопасность, адаптируешься, тебе снова хочется зарабатывать деньги, иметь айфон, разбираться в чем-то, иметь свой комьюнити.

– Из-за войны распадаются немало семей. Насколько это сейчас серьезная проблема? Какие браки следует спасать, а какие – нет?

– Это не проблема. Проблема, когда ты в браке, но токсичном, мужчина бьет, женщина изменяет, но вы семья, поскольку что люди скажут – это беда. А что такое хороший развод – это когда развелась пара и оба стали счастливы. Отношения – это когда партнер дает ресурс и энергию. Для нас важно не сохранить семью, а сохранить личность, потому что у нас очень много насилия домашнего, сталкинга (когда мужчина спрашивает, где ты, контроль присутствия).

Волна разводов сейчас – потому что была волна бракосочетаний в первые три месяца войны, "я полюбила его на линии огня". Нельзя сходиться в паре при психотравмирующих событиях. 94% вероятности того, что она распадется в безопасности. Если человек в опасности и не может убежать, ищет, с кем объединиться. Легче всего это сделать, вступив в брак.

Но я видел несколько браков волонтерок и военных, а которых смотрю и хочется плакать от счастья, я им просто завидую по-человечески, насколько у них хорошо складывается. Было бы круто, чтобы человек был способен к любви, а не только к оружию, крови, неньке-державе.

Недавно общался с крутыми бойцами, говорили о войне, Бахмуте, Авдеевке. А потом перешли к эмоциональным историям. Один говорит: "Мне по ночам так одиноко бывает". Говорю: "Наконец-то правда пошла, и это нормально". Но стали настолько заскорузлыми, что уже нужно учиться этому, особенно с нормальными гражданскими женщинами и девушками.

– Нужно ли мобилизовать женщин, даст ли это ожидаемый результат?

– Мое личное мнение – нам нужны не девушки, нам нужны высококвалифицированные специалисты. Если девушка приходит работать бухгалтером в ВСУ – добро пожаловать. Но если есть художница, которая учится штурмовать посадки – она имеет право на это, но здесь вопрос в эффективности. Если выйдем за рамки этики, то я за эффективность. Я видел очень крутых девушек-менеджерок, снайперок, медиков, командира самоходной пушки – как боженька справлялась.

Но мобилизация – это принуждение. Давайте мы поборем сексизм, эйджизм, фетшейминг и создадим условия, чтобы они сами шли на контракт. Я не вижу, что мы выиграем войну благодаря тому, что призовем сто тысяч валькирий и их всех бросим в бой. Я задавал этот вопрос женщинам не военным – они сомневаются, что они смогут выполнять задачи на достойном уровне.

– Как гражданским следует общаться с военными, что нужно понимать о восприятии тех, кто был на фронте? Какие темы – табу?

– По поводу табу – никакой жалости. Даже если у человека ноги нет, жалость не делает человека сильнее. Не надо насмехаться над ним, но и "бедный-несчастный, войну пережил" – это не окей. Не задавайте вопросов, ответы на которые вы не готовы услышать: "Что было самое страшное на войне", "Расскажи, чего ты боялся", "Сколько ты убивал". Не стоит задавать провокационных вопросов: "Зачем ты шел на эту войну, которую придумал кто-то там с Путиным" – это немного обесценивает бойца.

Можно говорить о своих ощущениях: "Я горжусь тобой", "Ты крутой, потому что ты пошел, а мне страшно". Вы можете говорить, насколько вам приятно общаться. Но если человек имеет особенность – без ноги – идет и упал. Когда вы подбегаете к нему, спросите у него разрешения ему помочь, но поднимать его – нет. Ну и сдерживайте свои эмоции, потому что смотреть на отсутствие руки – это неуместно.

Если хотите заплатить на кассе, как это делать правильно: "Привет. Я очень хочу за тебя заплатить, позволь мне". И тогда вам нужно уважать его "нет" или "да". За меня однажды заплатили в кафе инкогнито, и мне было приятно. Но это очень не окей, если вы показываете, что вы лучше, потому что можете заплатить, сильнее, потому что можете поднять, имеете больше опыта, потому что можете рассказать, как нужно было воевать на контрнаступлении. Давать советы, критиковать, повышать голос – это нехорошо. Но если военный нарушает ваши границы, кричит, лезет, делает какие-то шутки – это не окей.

Военному может быть страшно от звуков, может упасть и прикрыться – это нормально, благодаря этой реакции он выжил на войне. Важно подойти, спросить, можно ли помочь.

После войны могут проявиться некоторые качества человека – как плохие, так и хорошие. Могут появиться фобии, агрессия к себе, огромное чувство вины за то, что выжил, а собратья – нет. "Я не достоин жить" – отравляет себя алкоголем, плохим отношением к себе и миру, это суицид на годы.

Для общества совет: если вы на конфликт отвечаете агрессией, вы не останавливаете конфликт. Это не значит, что надо терпеть, если что-то произошло, но нам нужно научиться выражать недовольство ненасильственным путем, с уважением. Можно сказать: "Я прошу прощения, вы поступаете так, а мне неудобно".

– Общество разделилось еще на тех, кто уехал как беженцы, и на тех, кто остается в Украине. Какие между ними недоразумения и как их преодолевать?

– По своему опыту скажу, кто эти люди, которые не возвращаются – это те, кому здесь было очень плохо. У меня есть знакомая, здесь была студенткой. Она хорошо училась, не пила со всеми и поэтому ее подвергали буллингу. Она уехала в другую страну, учится и не пьет – и все говорят "Какая ты молодец", язык с нуля за полгода выучила. Говорит: "Мне страшно возвращаться". Все, кому здесь было хорошо каким-то образом, возвращаются. Нужно ли нам совершать насилие над теми людьми, которым там хорошо, чтобы они возвращались? Нет, нужно здесь создавать условия, чтобы они вернулись. Но там остается культурный код, они тоже по чему-то скучают.

Бывает, что мужчины воюют, а женщины как беженцы за границей – и встречают там Франческо. Большинство разводов именно так происходят.

Я верю, что оставшиеся здесь люди могут создать экономическое чудо. Поможет ли принудительное возвращение беженцев выиграть войну – я не уверен. Какой толк с них – особенно мужчин. В моем подразделении есть до десяти бойцов, которые вернулись из-за границы, где работали дальнобойщиками, инженерами.

Я хочу, чтобы мы в армию проводили кастинг. Вопрос в том, что мы делаем для мотивации. Покажите, что это лучшая работа в мире, это красота, гордость нации. Что если тебя ранят, у тебя будет стальная рука красивая, убьют – твоя мама и жена будут обеспечены, ты впишешь своим корявым почерком свое имя в историю Украины.

– Война продолжается и психологический фон нелегкий. Какие советы можно дать, как преодолевать стрессы, истощение и чувство безнадежности из-за войны?

– Стресс нужно любить, потому что его задача подготовить к большему стрессу. Его нельзя игнорировать. То есть нам нужно иметь ресурс. Даже если вы не на войне, в мирном городе, но тоже живете во время войны, вам нужно быть дисциплинированными. Пытаться ложиться спать, просыпаться, есть в одно и то же время, за час до сна и после не пользоваться мобильными телефонами. Вы увидите, что у вас очень много энергии. Уделяйте себе время – не только поспать, поесть и сходить в душ. Что-то для себя сделать, не для семьи – книгу почитать, погулять.

Потому что эту энергию, ресурс нам нужно использовать для государства. А мы не заряжаем "мобильный телефон" и хотим что-то сделать. Ты не сможешь быть в ресурсе, переживать нормально стресс, если ты не ставишь себя "на зарядку".

Когда ты в стрессе, ты принимаешь эмоциональное решение. Для того чтобы принимать рациональные решения, нужно рационально мыслить, а это не может быть в стрессе. Стресс нормальный, когда вы немного попереживали и возвращаетесь к функциональности: платите налоги, заботитесь о себе, ведете коммуникацию с социумом, у вас есть работа, потому что вы ее ищете, и обучение, потому что вы его ищете. А когда вы не можете что-то делать, сил не хватает ни на что, работа безразлична, отношения ломаются – тогда пора идти к специалисту по ментальному здоровью, к психотерапевту.

– Можно ли ходить на вечеринки, на концерты, в рестораны во время войны?

– Если это часть вашего ресурса, ходить можно на восстанавливающий вас отдых. Вы едете за границу на море, пьете просекко и всю ночь танцуете на дискотеке, потому что в Италии нет комендантского часа. Восстановились, почувствовали, что снова много энергии – и идете снова воюете войну, волонтерите.

Отдых – это не заслуга, это и есть "зарядка мобильного телефона", просто у каждого свой "вход". "Не ко времени", "деньги лучше задонать" – здесь я не согласен. Если ты восстановишься, сможешь гораздо больше заработать. Отдых – это не подарок. Это обязательство. Это как сломать ногу и на другой день пойти, потому что надо работать, а травматолог говорит, что две недели должно быть зафиксировано. Здесь тоже самое, нужно восстановиться.

Но должны быть рамки – танцевать на кладбище или приглашать вдову с собой на дискотеку – это вне рамок. Просить напиться поехавшего со мной ветерана – это вне рамок. То есть здесь нужно уважать границы других. Я бы с удовольствием поехал в Италию, выпил какой-то алкоголь, съездил на море. И вернулся бы счастливый.

Есть ошибочная штука, что сделаю многое после войны: запишусь в тренажерный зал, куплю платье. Нечего ждать "после войны" – уже сейчас можно это делать. Война – это не смерть всего общества. Солдатам в окопах все равно, что кто-то себе в чем-то отказывает или развлекается.

Кто-то не одобряет или осуждает? Когда у человека нет сил изменить себя, он проецирует это на общество и пытается им проманипулировать. Я своих ребят спрашиваю: как вы на это реагируете? Никак не реагируют. Приехали ко мне в Киев, я их повел в прекрасные места, им очень понравилось, но сказали, что сами никогда в жизни не пошли бы. Потому что это не их социальный круг, но я бы в их генделики пошел бы.